На часах было около половины одиннадцатого, когда я переходил с «Гостиного двора» на «Невский проспект». Я волочился в хвосте потока людей, чуть поотстав от основной человеческой массы. В сумрачном освещении станции как-то особенно тяжело было спускаться по длинной лестнице к платформам.

         Я отошел в уголок с низким, давящим потолком: там всегда открывалась вторая дверь первого вагона. Поло липло к спине, кофта отдавала потом. В зимней куртке я жутко прел.

         Сквозняк приближающегося поезда оживил меня на пару секунд. Состав тормозил медленно, с тяжестью, скрипя. Дверь открылась прямо передо мной. Сначала вывалилось пассажира три. Затем вместо них впихнулась целая толпа народу, в том числе и я.

         Я занял место между первой и второй дверями, ухватившись ладонью за скользкий поручень. Все стали довольно плотно, однако посередине, между скамей, оставался коридорчик свободного пространства.

         Передо мной сидел мужчина, непрестанно утиравший платком глаза. По левую руку от него примостилась бабушка в ярко-розовых шапке и шарфе. Женщина справа пестрила оранжевым шарфом. В остальном же одежда всех находившихся в вагоне имела тусклый оттенок. Серый, темный, бежевый… Вкус у всех, кто попадал в поле моего зрения, казался примерно одинаковым. Лишь парень и девушка азиатской внешности были облачены в лазурную и белоснежную куртки.

         Слева послышалась какая-то возня. Я смотрел в стекло. В отражении было видно, как по коридорчику старается протиснуться что-то невнятно бормочущий дедок. Вначале я было решил, что это очередной попрошайка. Однако старикан ничего не просил, только настойчиво двигался к изголовью состава. При этом он бесцеремонно пихался, хватал посторонних за плечи и спины, цеплял свои руки поверх чужих на поручнях. В недоумении и легком возмущении, я прогнулся вперед, чтобы его пропустить, но он все равно меня облапал.

         Встав ровно, я ощупал свои карманы.

         Снова послышалась возня: оттуда, куда так старался попасть бродяга. На весь вагон раздался его полный не то отчаяния, не то страха крик: «Назад!». И, пригнув голову, он рванул обратно, расталкивая пассажиров. От толчка я качнулся вперед. Старик скрылся в другой части вагона, оставив после себя запах рвоты.

         Мы подъезжали к Горьковской.

         Этот его крик заставил меня подумать, что, может, он ветеран какого-нибудь Афганистана или той же Чечни. С ними мне приходилось сталкиваться не раз. И каждый раз это были люди, которые если и знали, что такое «рассудок», то забыли и слово, и его значение на войне. Особенно «афганцы».

         Я стал представлять, как безумный дед слетает с катушек и выхватывает свой боевой нож. Не знаю, откуда, но где-то наверное он мог его спрятать. Ржавое лезвие врезается в спину какому-то несчастному парню. Истошный вопль жертвы сливается с паническими восклицаниями помешавшегося. Причем все это происходит совсем рядом со мной, но недостаточно близко, чтобы я смог предупредить второй и третий удары. Кидаюсь на правую руку, в которой псих держит нож. Кто-то тут же бросается на левую. Сзади к нему подскакивает здоровый мужик и обхватывает за шею. Мы валим деда на землю, однако он продолжает сопротивляться и все еще держит нож в руке. От меня зависит, сможет ли он им воспользоваться.

         Что делать дальше? Удастся ли мне сдержать его напор? Может, выбить из руки нож? Но как? Что если он слишком резко дернется или просто окажется сильнее меня?

         Станция метро «Горьковская».

         Небольшое количество людей, ожидавших на платформе, утрамбовываются внутрь вагона. Вместе с ними заходит дед. Он зачем-то вышел через третью или четвертую дверь и снова зашел во вторую. Я смог лучше его разглядеть. Старый серый свитер, весь выцветший, облезший. Сам старик выглядел не лучше. Заросший, седые волосы всклокочены. Глаза заплыли, лицо опухло. И почему-то улыбался так неловко, виновато…

         Вдруг ему опять что-то стукнуло в голову. Он высунулся в открытую дверь и заорал:

         - Инна!

         Вопль был еще громче того «Назад!», но в этот раз без паники. Тем не менее, с тревогой.

         - Доча, ты зашла?!

         Ответа никакого не следовало.

         Стало ясно, кого он искал, бродя по вагону.

         Двери закрылись, мы ехали к «Петроградской». Как раз этим утром она открылась после года ремонта.

         Отец Инны снова заметался по вагону. Я уже заранее выгнулся вперед. Он пропихнулся позади, вернув уже было испарившуюся вонь рвоты.

         У первой двери стояли ребята: студенты. Почему-то показалось, что они либо с исторического, либо с философского.

         Я не слышал, что они сказали ему. Может, просто посмеялись. В любом случае, привлекли внимание деда, который сам уже привлек внимание всего вагона. Он остановился около них все с той же виноватой улыбкой. Поезд уже замедлял ход. Сквозь смех студенты пытались объяснить, что тут никого нет и советовали поискать в другом месте. Я улыбнулся вместе с ними.

         Двери открылись. Дед неуверенно шагнул к совсем новенькой платформе. Вернее, к старой, просто с наведенным лоском.

         - Да, вот она туда пошла! – крикнул кто-то из студентов, вынуждая всем поднадоевшего пришельца все-таки сделать шаг наружу, - Да, да, поищи Инну там!

         И заржал.

         Двери закрылись.

         Улыбка разом исчезла с моего лица. Вообще, всю дорогу домой мне было не по себе.

         Мне больше нравилось представлять то, как я обезоруживаю сумасшедшего афганца…

         … чем то, как дедушка с виноватой улыбкой скитается по «Петроградской» и зовет свою дочку.